чувства дистанции даже с малознакомыми людьми. Интеллектуально формально сохранена. Круг интересов сужен. Перспективных планов на будущую жизнь без опеки отца не имеет. Страха, что будет с ней, на что будет жить, чем будет платить за квартиру – не имеет. По настоянию сестры, и с ее помощью несколько раз устраивалась продавцом, но быстро увольнялась по причине конфликта. Госпитализацию в отделение неврозов, а также необходимость обращения к невропатологу в поликлинику воспринимает пассивно. Не осознает полностью свое положение, возникшее после смерти отца. В организации похорон принимала участие в качестве пассивно-подчиняемой. Глубоких переживаний в связи со смертью отца и кормильца, не испытывает. Управляема сестрой, но легко может попасть под управления посторонних людей, вплоть до манипулирования (так, фактически ею манипулирует сожительница отца). Психопатологической продукции нет. С нами (Е.Ч. и Е.С.) может быть груба, фамильярна, легко может проявить немотивированную агрессивность и конфликтность.

(Наблюдения Евгения Васильевича Черносвитова и Екатерины Александровны Самойловой),

В) Альбрехт Дюрер: учение о пропорциях; меланхолия; аутоидентификация по Конфуцию

«Нет людей больших. Нет людей маленьких.

Нет людей полных. Нет людей худых. Есть люди

пропорциональные и непропорциональные.

В этом все дело!»

(Альбрехт Дюрер. «Четыре книги о пропорциях»)

«Есть две вершины, на которых ясно и светло,

вершина животных и вершина богов.

Между ними лежит сумеречная долина людей.

И если кто-то взглянет хоть раз наверх

его охватывает древняя неутолимая тоска,

его, который знает, что не знает, – по тем, которые не знают,

что не знают, и по тем, которые знают, что знают».

(Пауль Клее)

Как люди большой науки представляют себе своего демона?

В том, что такой демон существует, настоящий ученый, то есть человек, склонный хоть к самоотчету, сомневаться не может. Существует дух науки. Наука жива, пока существует сила, которая ученого отрешает, возвышает, вдохновляет – но лишь до тех пор, пока он ей служит. Он связан с ней таинственным договором, как о том рассказывают «Фауст» или «Русские ночи» Одоевского. Но в смысл этого договора ученый не склонен углубляться.

Конечно, он не столь простодушен, чтобы не замечать двусмысленности или, говоря по-ученому, «амбивалентности» этой силы. Однако в содействие дьявола своим триумфам он, конечно, не верит. В гетевском Мефистофеле он видит красочное преувеличение темнот науки. Так отчего же змей, прельщающий знанием, издревле именовался «лукавым»? Ведь даже в сказании о Прометее, самом понятном ученому мифе, рассказывается о «похищении света» – о рискованной краже.

«Демон» Врубеля – это демон художника, в котором ученые могут признать, а могут и не признать выражение своего духа. Но если бы ученые обладали образным мышлением, достаточно мощным для самопознания, – нашли бы они фигуру самосознания, отличную от его Демона? Или остались бы при роденовском «Мыслителе»? Вопрос, пожалуй, досужий – тогда бы они перестали быть учеными. Для целей самопознания они не изобрели пока ничего более остроумного, чем еще одну отрасль точного знания – «науку о науке». Но если в демоне Врубеля мы видим существо, достигшее всемогущества и не знающее достойных целей его применения, а в подобном образе узнают себя все ведущие художники новейшего времени – от Блока до Джойса или Пикассо, – то разве не отображает он также умонастроение ученых, – хотя бы тех из них, кто пытался осмыслить свое дело в большом историческом времени?

Есть, пожалуй, лишь одно изображение духа познания, в каком ученый не может себя не узнать, – это «Меланхолия» Дюрера.

«Меланхолия» – это ребус из символов, говорящий едва ли не каждым штрихом. Но здесь мы ограничимся лишь пояснением к названию гравюры (подробный анализ «Меланхолии» в отдельной главе). Меланхоликам благоволила античность. Аристотель заметил: «…Все выдающиеся люди, отличившиеся в философии, в государственных делах, в поэзии или изобразительном искусстве, – меланхолики, некоторые даже до такой степени, что страдают от нездоровья, вызванного черной желчью». Но средневековье отнеслось к ним с опаской. Одна из известных немецких гравюр 15 века, изображавшая унылого немолодого человека, подпирающего голову одной рукой, а другой сжимающего кошелек, сопровождалась следующим стихотворным признанием:

Бог дал мне, меланхолику, природу,

Подобную земле – холодную, сухую,

Присущи мне землистый цвет волос,

Уродливость и скупость, жадность, злоба,

Фальшь, малодушье, хитрость, робость,

Презрение к вопросам чести

И женщинам. Повинны в этом всем

Сатурн и осень.

Возрождение не только реабилитировало меланхолический темперамент, но и ввело на него своеобразную моду, поставив под астрологический знак Сатурна всю свою «интеллигенцию»: художников, философов и теологов. Сатурн же издревле символизировал время, пожирающее свое потомство, и потому сближался с центральным символом гнозиса: Уроборосом, – змеем или драконом, гложущим свой хвост.

Гравюра Дюрера изображает грузное окрыленное существо, погруженное в глубокое раздумье с захлопнутой книгой на коленях и раскрытым циркулем в правой руке. Циркуль, равно как треугольник с линейкой, служат атрибутами Геометрии – одного из семи «свободных искусств» Средневековья и первого из божественных искусств Ренессанса]. Впрочем, дух геометрии опознается в гравюре вне всяких аллегорий – в самой ее образной форме.

Рядом с Меланхолией, на мельничном жернове, примостился путти – угрюмый ангелочек с записной книжкой, занятый какими-то заметками. Этого озабоченного мальчугана иногда истолковывают как олицетворение практического знания, вечно сохраняющего младенческую невинность. Но возможно также, что он представляет ученого секретаря, фиксирующего меланхолические мысли. У ног Меланхолии свернулась дремлющая собака. Как и кошель у ноги фигуры, обозначающий расчетливость, она – обязательный символ Сатурна. Еще одно живое существо – огромная летучая мышь, осеняющая и именующая всю картину – скорее с собачьей, чем с мышиной, мордой и змеевидным тельцем маленького дракона. Возможно, это летучие рудименты Уробороса. «Летучая мышь связана с Меланхолией потому, – разъясняет знаток Дюрера Нессельштраус, – что ее стихия – вечерний сумрак и ей сопутствует одиночество и уныние, собака же потому, что из всех животных она одарена наиболее высоким интеллектом и вместе с тем более других подвержена заболеванию бешенством, в чем усматривалось родство со склонностью меланхоликов к психическим заболеваниям».

Все остальное безжизненно.

Поскольку по символической насыщенности гравюра не имеет себе равных, распутать ее трудно. Слишком много в ней откровенно загадочного. Летучая мышь, например, служит фокусом эллипсовидной радуги, в другом фокусе которой размещается комета – знамение недобрых перемен. Слепящее тело кометы служит стоком перспективных линий, то есть геометрическим местом глаза (глаза, который все это видит), но не источником света: сцена озаряется сверху и справа неким иным светилом. Дюрер, первым на севере Европы освоивший теорию перспективы, придавал перспективным конструкциям чрезвычайное – метафизическое – значение. Но неизвестно, что именно зашифровал мастер таким композиционным приемом. Неясно также, что символизирует возвышающаяся в центре лестница, прислоненная к зданию – то ли инструмент богопознания из инвентаря Иакова, то ли сублимат Вавилонской башни, то ли прообраз нашей системы наук.

Выделим поэтому несомненное – смысловой центр картины: вещи, загромождающие основную часть поля изображения. Фигуру окрыленного атлета плотно окружают научные (философские, как тогда выражались) и ремесленные инструменты: часы, весы, клещи, жернова, блоки, рубанок, напильник и им подобные орудия. Это оснащение наших лабораторий и мастерских, вынесенное Дюрером «на природу». Ученый впервые изображается вне готического кабинета, – возможно, в здании второго плана представлены его наружные, ощеренные инструментами, стены. Окна этому зданию заменяют часы и магический квадрат. Перед нами оснащение инструментального, орудийного разума.

Демонстрация инструментов (ремесленных, научных, магических) – основное, что отличает гравюру Дюрера от других его работ, а также от изображений Меланхолии другими мастерами. Научно-технический инструментарий внедряется в мир художника – зачем?

Эти инструменты – загадка, и для нас не менее, чем для Дюрера. Правда, в отличие от Дюрера, мы знаем, что каждый из них – это проекция в материю части человеческого тела. Здесь только о «Ромбе Венепры».

…Золотое сечение.

«Негеометр да не войдет»

(Надпись на Академии Платона)

Ромб Венеры

«Ты на плече, рукою